es.edu.cap.ru – Вход – Электронный журнал 
«Вестник Санкт-Петербургского университета. Философия и конфликтология» издается с 1985 г.
«Вестник Санкт-Петербургского университета. Философия и конфликтология» — научно-теоретический рецензируемый журнал, обобщающий результаты исследований ученых всего мира в области традиционных философских дисциплин — онтологии, теории познания, логики, этики, социальной философии, эстетики, истории философии, философии культуры и философии религии, а также актуальные разработки в конфликтологии, философии политики и права. Основная направленность издания — статьи, основанные на оригинальных результатах, аналитические обзоры.
«Вестник Санкт-Петербургского университета. Философия и конфликтология» ориентирован на профессиональную аудиторию, а также на широкий круг читателей, интересующихся мировоззренческими проблемами, актуальной философской ситуацией и последними исследованиями в области философии и конфликтологии.
«Вестник Санкт-Петербургского университета. Философия и конфликтология» является ежеквартальным журналом.
Журнал включен в перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, рекомендованных Высшей аттестационной комиссией Министерства образования и науки РФ для публикации основных научных результатов диссертаций на соискание ученых степеней доктора и кандидата философских наук.
Журнал размещен на ресурсах: Scopus, Emerging Sources Citation Index (Web of Science Core Collection), EBSCO, Ulrich’s Periodicals Directory, eLIBRARY.ru, EastView, КиберЛенинка, Russian Science Citation index на платформе Web of Science.
Молодой учёный
№22 (102) ноябрь-2 2015 г.
— Букреева Т. Н.
Анализ основных причин возникновения международных конфликтов
Молодой учёный
№4 (108) февраль-2 2016 г.
— Смирнова Т. С., Ручкина А. А.
Особенности конфликтного поведения в подростковом возрасте
IV международная научная конференция «Актуальные вопросы экономики и управления»
(Москва, июнь 2016)
— Шараева Л. Г.
Разрешение конфликтов в образовательной организации
Молодой учёный
№17 (97) сентябрь-1 2015 г.
— Полончук А. А.
Причины конфликта в Судане. Разделение и последствия
Молодой учёный
№6 (65) май-1 2014 г.
— Андросова М. И.
Вербальное проявление скрытой агрессии
VII международная научная конференция «Юридические науки: проблемы и перспективы»
(Казань, май 2018)
— Сенина В. А.
Понятие и методы разрешения
Молодой учёный
№43 (281) октябрь 2019 г.
— Русакова Д. А.
Технологии и методы управления конфликтами
Молодой учёный
№3 (107) февраль-1 2016 г.
— Карушева А. В.
Теоретические аспекты межличностных взаимоотношений в трудах отечественных исследователей
IV международная научная конференция «Актуальные вопросы современной психологии»
(Краснодар, февраль 2017)
— Штильников Д. Е.
Характеристика личности манипулятора
Молодой учёный
№8 (112) апрель-2 2016 г.
— Данилова А. В.
Конфликт в педагогическом общении
Молодой учёный
№24 (128) ноябрь 2016 г.
— Огородник С. И., Шмулёва Д. В.
Психолого-педагогическая помощь начинающим вожатым ДОЛ в разрешении детских конфликтов
Молодой учёный
№8 (112) апрель-2 2016 г.
— Баймуратов Т. Р., Насретдинова Л. М., Хусаенова А. А.
Конфликтные ситуации в студенческой среде
Молодой учёный
№25 (263) июнь 2019 г.
— Трофимова Е. А., Казанская О. В.
Системный подход к изучению конфликтов
Молодой учёный
№5 (347) январь 2021 г.
— Борзиева З. М.
Конфликт, виды конфликта и этапы его развития
Молодой учёный
№17 (121) сентябрь-1 2016 г.
— Бутузова Ю. С.
Отношения между супругами в молодой семье
Молодой учёный
№14 (148) апрель 2017 г.
— Конакова Е. А., Гапоненко Ю. В.
Связи с общественностью во время кризиса в организации
II международная научная конференция «Современная психология»
(Пермь, июль 2014)
— Бондаренко Р. И.
Психологические и профессиональные качества хирургической сестры
Молодой учёный
№18 (152) май 2017 г.
— Филимонова А. В.
Проблема статуса непризнанных государств и урегулирование территориальных конфликтов на примере Нагорно-Карабахской Республики
Молодой учёный
№34 (272) август 2019 г.
— Русакова Д. А.
Стили конфликтного поведения и способы урегулирования конфликтов
Молодой учёный
№24 (262) июнь 2019 г.
— Кейдер В. Е.
Понятие конфликта и конфликтного дискурса
Молодой учёный
№15 (149) апрель 2017 г.
— Денисова Е. В., Наумова Т. В.
Психолого-педагогические условия эффективного управления конфликтами в педагогическом коллективе образовательной организации
Молодой учёный
№8 (31) август 2011 г.
— Смирнова Ю. С.
Прототипический подход к анализу категории «конфликт»
Молодой учёный
№21 (363) май 2021 г.
— Семиколенова В. А., Першина В. А.
Конфликт либеральной и консервативной идеологий в XIX в.
Молодой учёный
№12 (116) июнь-2 2016 г.
— Краснослободцев К. В.
Управление организационными конфликтами на примере ООО «Либхерр-Русланд»
Молодой учёный
№4 (190) январь 2018 г.
— Митичева Т. И., Ручкина А. А.
Возможности профилактики конфликтного поведения подростков в группе сверстников
Молодой учёный
№25 (367) июнь 2021 г.
— Бронская Л. И., Егоров Д. В.
Особенности трагикомического начала в пьесах А. Вампилова
Молодой учёный
№23 (313) июнь 2020 г.
— Санджиева Ц. В.
Современные тенденции использования процедуры медиации в суде
Молодой учёный
№32 (218) август 2018 г.
— Калиткина Е. В.
Переговорный процесс как способ разрешения педагогических конфликтов
Молодой учёный
№3 (137) январь 2017 г.
— Романова Т. В.
Медиации как технология урегулирования конфликтов в школьном пространстве среди детей из семей «группы риска»
Молодой учёный
№49 (339) декабрь 2020 г.
— Лобанов К. В.
Роль руководителя в конфликте
VI международная научная конференция «Актуальные вопросы современной педагогики»
(Уфа, март 2015)
— Скорина В. В.
Мы разные — мы вместе
Молодой учёный
№4 (84) февраль-2 2015 г.
— Кочетова А. М., Кудрина А. А., Фоменков А. А.
От противостояния двух групп к секторальному контролю
Молодой учёный
№28 (423) июль 2022 г.
— Коновалова А. А.
Герой и конфликт в романе Джека Лондона «Мартин Иден»
Молодой учёный
№14 (304) апрель 2020 г.
— Ганус М. А.
Актуальность использования службы медиации в дошкольных образовательных организациях
Молодой учёный
№46 (441) ноябрь 2022 г.
— Кравченко А. В.
Семейно-бытовая преступность
Молодой учёный
№27 (213) июль 2018 г.
— Коптяева В. А.
Социальная политика Русской православной церкви в современной России
Вопросы экономики и управления №2 (24) апрель 2020 г.
— Назаров А. С.
Принятие управленческих решений как основная функция современного менеджера
XVI международная научная конференция «Педагогическое мастерство»
(Казань, ноябрь 2021)
— Михневич Е. А.
Коллектив и личность — проблема взаимосвязи
Молодой учёный
№17 (76) октябрь-2 2014 г.
— Куценко Я. А., Корниенко Ю. А., Куценко Г. А.
Сравнительный анализ стратегий поведения в конфликте руководителей и педагогического коллектива ДЮСШ г. Тюмени
Молодой учёный
№41 (279) октябрь 2019 г.
— Смирнова Е. А.
Использование методики Strength Deployment Inventory (SDI) в разрешении конфликтных ситуаций в коллективе
Молодой учёный
№45 (387) ноябрь 2021 г.
— Зиброва Д. В.
Гендерные особенности поведения в конфликтных ситуациях у студентов-психологов
III международная научная конференция «История и археология»
(Санкт-Петербург, декабрь 2015)
— Фот А. Г.
Священнослужители и прихожане
Молодой учёный
№24 (419) июнь 2022 г.
— Зазвонов И. С.
Конфликты и их влияние на рабочий процесс
Молодой учёный
№9 (89) май-1 2015 г.
— Котова М. Н.
Развитие умений школьников действовать в ситуации конфликта в процессе обучения английскому языку
Молодой учёный
№48 (234) ноябрь 2018 г.
— Шведова Д. С.
Причины и особенности развития конфликтов между спортсменом и тренером в учебно-тренировочном процессе специализированных детско-юношеских спортивных школ
Конфликт на Украине дал новую пищу для размышлений о природе информационных войн. В политической науке под ними принято понимать противоборство сторон посредством распространения специально подготовленной информации и противодействия аналогичному внешнему воздействию на себя. Сегодня в российском обществе стало почти банальным говорить о беспрецедентном информационном давлении стран Запада на Россию, в США и ряде стран ЕС — чуть ли не о «манипулятивной империи Кремля». Парадокс, однако, заключается в том, что «эпоха информационных войн» может в недалёком будущем закончиться так же неожиданно, как и началась. Украинский конфликт пока не означает их окончания, но, полагаю, может стать серьезным шагом в этом направлении.
Информационная война требует общего информационного и ценностного поля, в котором могут взаимодействовать субъекты. Если такое поле отсутствует, то коммуникация между субъектами невозможна. В этом, видимо, и заключается главный парадокс информационной войны: для ее ведения необходимо единое информационное пространство, то есть согласие всех ее участников играть по определенным правилам.
Современные информационные войны все ближе подходят к своему самоотрицанию. Демонизируя страну-оппонента, насаждая ненависть ко всем ее представителям, они неизбежно подталкивают и свое население, и население этой страны к отказу от леволиберального консенсуса. На смену информационной войне по правилам может прийти информационная война без правил. А значит, возникнут национальные (или блоковые) информационные пространства, отрицающие друг друга как таковых.
«Социальная психология и жизнь» — эта тема стала главной в этом году на традиционной осенней Международной научной конференции «Ананьевские чтения», проводившейся на факультете психологии Санкт-Петербургского государственного университета, при участии Российского государственного научного фонда.
Конференция «Ананьевские чтения» проходит на факультете психологии Университета с 1973 года в память о выдающемся ученом, основоположнике петербургской
Алла Вадимовна Шаболтасдекан, факультета психологии СПбГУ
университетской психологической науки, основателе факультета психологии Борисе Герасимовиче Ананьеве. С тех давних пор ежегодное научное собрание значительно расширилось: если раньше в нем принимали участие только сотрудники факультета, то сейчас сюда приезжают исследователи и практикующие психологи не только из Москвы и различных регионов России, но и из ближнего и дальнего зарубежья. Таким образом, конференция приобрела статус международной. Увеличилась и длительность встречи, позволив проводить все больше секций, круглых столов и других мероприятий — в этом году они впервые проходили два с половиной дня. По традиции, ежегодно за проведение конференции отвечает одна из кафедр факультета; в этот раз почетная обязанность выпала специалистам в области социальной психологии.
— Как учил Станиславский, в любом драматургическом действии должна быть задача, сверхзадача и сквозное действие. Сверхзадача нашей конференции — помнить Бориса Ананьева. Задача состоит в том, чтобы рассказать о том, кто какие исследования проводит, отразить сегодняшний день социальной психологии на факультете, в стране и мире в целом. Сквозное действие — это развитие идей Ананьева, потому что все, что мы делаем, связано между собой его научным наследием, — отметил заведующий кафедрой социальной психологии профессор Анатолий Свенцицкий, который в этом году также являлся председателем программного комитета конференции. Все несчастья в мире и в нашей стране, считает Анатолий Леонидович, происходят именно от незнания людьми, представляющими власть, самых основ психологии и социальной психологии в частности. Это и приводит подчас к неправильным решениям.
— Знать психологию необходимо, и это нормально для каждого, особенно для людей, принимающих решения. И лучше начинать это обучение еще со школы. Что помогает понять знание психологии, прежде всего? Нормальный человек не должен конфликтовать с другим. Людям абсолютно нечего делить друг с другом, чем бы они ни занимались! — подчеркнул профессор Свенцицкий.
На пленарном заседании конференции, которое состоялось 18 октября в Актовом зале главного здания Университета, участников мероприятия приветствовала декан факультета психологии СПбГУ Алла Вадимовна Шаболтас. Она передала теплые слова и пожелание удачной работы от проректора СПбГУ Ларисы Александровны Цветковой — в прошлом декана факультета и сотрудницы кафедры социальной психологии.
— «Социальную психологию можно назвать одним из самых главных направлений науки о душе, она везде находит себе место», — процитировала Алла Вадимовна Шаболтас слова проректора и продолжила: — Еще в 30-е годы Борис Герасимович Ананьев писал, что основным фокусом в изучении человека должно быть изучение социально-генетических навыков. Если бы он только мог увидеть, чего сегодня смогла добиться наша кафедра -— она отражает весь спектр социальных направлений психологии!
В своем докладе на тему «Вся психология — социальная!?» профессор Свенцицкий напомнил идею Бориса Герасимовича Ананьева об антропометрической сущности психологии, о человеческой психике как сплаве природного и социального. На протяжении всего XX столетия целый ряд исследований — как в нашей стране, так и за рубежом — подтвердил, что человеческое восприятие во многом зависит именно от социальных установок личности, привычных условий существования. Поэтому все отрасли современной психологии так или иначе связаны с социальным аспектом этой науки.
Нина Васильевна Кузьмина
В рамках конференции «Ананьевские чтения — 2011» также состоялся симпозиум «Социальная психология: История и современность», посвященный памяти первого заведующего кафедрой социальной психологии и руководителя первой в стране лаборатории промышленной социальной психологии доктора психологических наук, профессора Евгения Сергеевича Кузьмина. Член-корреспондент РАО профессор Ковровской государственной технологической академии им. В.А.Дегтярева Нина Васильевна Кузьмина в своем докладе «Социальная психология и акмеология» подвела итоги многолетней деятельности петербургских ученых, в том числе и Евгения Сергеевича Кузьмина, в становлении системы методов и инструментов изучения психологии развития. Так, например, ими были выделены и описаны социально-психологические методы аттестации кадров, подходы к планированию социального развития коллективов, исследованы социально-психологические проблемы руководства.
«Формирование толерантности и социальной идентичности в российском обществе», «Феномены массового сознания и социально-психологические особенности поведения», «Политическая психология и массовое сознание», «Психологические исследования социальных сетей и интернет-коммуникаций», «Социальные и клинические аспекты зависимого поведения». Это лишь немногие темы секционной работы и круглых столов конференции «Ананьевские чтения — 2011», которые отражают психологические особенности существования человека в современном обществе.
С вечерней лекцией на тему «Российское массовое сознание» в рамках конференции выступил профессор Петербургского университета, доктор психологических наук Леонид Васильевич Куликов. Профессор обозначил основные доминанты массового сознания и настроения россиян, включая средства массовой информации, — это представления об общности и согласии, о чертах россиянина, о перманентном кризисе в стране, о путях развития России.
Кроме того, насыщенная и разнообразная программа конференции включала научный симпозиум «Когнитивная психология сознания», а также тренинги и профессиональные мастер-классы от психологов-практиков на темы «Экспериментальная социальная психология», «Бизнес-психология» и даже «Сов-ременное понимание мудрости». А те, кто стал когда-то первыми выпускниками факультета психологии, отметили заседанием круглого стола 40-летний юбилей окончания Университета.
Пространство информационных войн
Российский политолог А.В. Манойло определил информационную войну как «процесс противоборства человеческих общностей, направленный на достижение политических, экономических, военных или иных целей стратегического уровня, путём воздействия на гражданское население, власти и (или) вооружённые силы противостоящей стороны, посредством распространения специально отобранной и подготовленной информации, информационных материалов, и, противодействия таким воздействиям на собственную сторону». Это справедливо, но с оговоркой: в современном мире стороны заранее договорились, какие технологии (точнее, смыслы) можно использовать в информационных войнах, а какие — нет. Концепции информационных войн невероятно увлекательны, ибо написаны по строго определённым правилам.
«Не секрет, что современная концепция информационно-психологических войн США основана на трудах и практическом опыте стратагемной политики китайских военных и политических деятелей, таких как выдающийся полководец и государственный деятель Сунь-Цзы, живший в IV в. до н.э. в древнекитайском царстве Ци», — пишет об этом А.В. Манойло. Идеи Сунь-Цзы в самом деле предусматривали достижение победы преимущественно невоенными средствами, путем манипулирования противником. Китайский теоретик постоянно подчеркивал, что военные действия — это дорогое занятие, приносящее убыток государству, а потому идеальная победа — подчинение других государств дипломатическими методами, без вступления в военные действия. Однако в этом контексте не следует забывать исследования российских историков Г.Е. Грум-Гржимайло и Л.Н. Гумилева, которые подчеркивали, что теория Сунь-Цзы оказывалась бессильной перед кочевыми народами евразийской степи, не готовыми играть по китайским правилам. Так, например, подкуп китайскими чиновниками их знати был лишен смысла, поскольку у кочевников сразу возникала мысль: «у этой слабой страны можно отнять силой гораздо больше!». Предпочитая массированную военную атаку, а не дипломатию, кочевники регулярно наносили поражение китайским государствам. Образно говоря, «победа замыслом» бессмысленна против Чингисхана, который делает ставку на горячую войну, отвергает соглашение и быстро сжигает столицу противника.
Интересен и тот факт, что концепция информационно-психологических войн сложилась именно в США — стране, не знавшей после 1814 г. прямого вторжения неприятеля на свою территорию. Американцы справедливо (в их логике) полагают, что можно манипулировать противником с безопасного для себя расстояния, не опасаясь ответного вторжения на свою территорию. Благодаря географической удаленности, американцы еще никогда в истории не сталкивались с народом, ненавидящим их как таковых и выстраивающим свою идентичность на ненависти ко всему американскому. В каком-то смысле США — это современный Сунь-Цзы или китайский император, максимально обезопасивший себя от храбрых евразийских кочевников.
Американский военный исследователь Ричард Шафрански рассматривает информационную войну сквозь призму военно-политического конфликта. По его мнению, информационная война — это нападение на эпистемологию противника; активные действия, направленные на изменение индивидуальной системы представлений врага, а потом — на общую систему знаний, которой он придерживается. Но для того, чтобы подорвать «индивидуальную систему представлений» необходимо, чтобы противник был готов слушать информацию от оппонента. Если он отрицает возможность коммуникации или даже «подкупа» (по логике: «зачем мне продаваться, если врага можно просто уничтожить, а все его богатство — забрать себе?»), то изменить его индивидуальные представления невозможно. Здесь более уместен контр-пример американского психолога Эриха Фромма: сильно перевозбужденный организм просто отбрасывает снотворное.
Р. Шафрански отмечал: «Информационная война может помочь отобрать ореол “избранников небес” у вражеских лидеров». Однако это правило справедливо в том случае, если противник будет готов выслушать американскую точку зрения: если он не считает Соединенные Штаты авторитетом, то это не будет иметь никаких последствий. Ключевые возражения сторонникам версий о том, что США развалили СССР просты: «ну не разваливались бы» или «хороша система, если американцы могут ее развалить!». Еще интереснее контраргумент: «а кто, собственно, мешал вам развалить США?». Ответ на него: «мы не ставили такой задачи» или «это не в наших традициях» интересен, ибо он означает согласие советской элиты играть по американским правилам в холодной войне. Но идеология конфликта также требует способности сторон к коммуникации: при тотальном отторжении оппонента и желании его уничтожения нет и самого акта коммуникации. Холодная война была возможна между США и СССР, но не США и Третьим Рейхом (ситуация, хорошо показанная в американском фильме «Фатерлянд», где в альтернативной холодной войне противником США выступает Третий Рейх).
Закономерно, что современные концепции информационных войн тяготеют к техническим проблемам: управлению киберпространством или его разрушению. Это, пожалуй, единственная наглядная сфера применения информационного воздействия. Все остальное требует согласия оппонента играть по правилам, воспринимать информацию от оппонента или, по крайней мере, соглашаться с его повесткой. Но в таком случае информационная война перестает быть полноценным противоборством, поскольку всегда можно возразить, что противник сам виноват в своем поражении или просто хотел проиграть. Для информационной войны, как ни парадоксально, требуется согласие обеих сторон ее вести и даже готовность одной из сторон ее проиграть.
***
Современные информационные войны могут продолжаться до тех пор, пока все их участники признают леволиберальный нарратив. В публицистике его иногда отождествляют с признанием американского лидерства, что не совсем корректно: можно не принимать международную политику США, но вполне разделять ее ценностную основу. Противники США (шире — «Атлантического мира») пока играют по правилам леволиберального информационного поля. В этом смысле они обречены занимать в информационных войнах более слабую позицию, чем «Запад» — создатель и монополист этой системы. Как только леволиберальный нарратив распадется, информационные войны потеряют свой общепризнанный характер: у противников не будет конвенции.
Леволиберальный нарратив пока продолжает преобладать в мировой политике. Но за минувшие два десятилетия он стал размываться под воздействием реабилитации национализма и собственной трансформации в более репрессивные политические системы. Ужесточение прямого военного соперничества США с Россией и КНР ставит под сомнение все постулаты леволиберальной идеологии, заменяя их старой идеологией соперничества великих держав. А, значит, и вести информационную войну с таким противником будет практически невозможно, ибо его информационное пространство будет отрицать информационное пространство оппонента. Логика информационной войны перестанет действовать в мире, основанном на отказе от диалога, поскольку сама информационная война, как ни парадоксально звучит, — только вариант диалога.
1. Arquilla J., Ronfeldt D. Cyberwar is coming // In Athena’s camp. Preparing for conflict in the information age. — Santa-Monica, 1997
2. Манойло А.В. Государственная информационная политика в особых условиях. М.: МИФИ, 2003.
3. Королев Ю. А. Информационное противоборство в региональной политике как угроза безопасности / Ю. А. Королёв // Известия Саратовского университета. Серия «Социология. Политология». – 2009. – № 3.
Правила противоборства
Современное информационное поле на Западе основано на идеологии левого либерализма. Его нередко отождествляют с социальным либерализмом (либеральные ценности плюс сильное государство, сглаживающее социальное неравенство), но это не совсем так. Левый либерализм — более широкое течение, постулирующее курс на преодоление государства и его замену транснациональными общностями на основе определенных идентичностей. Несмотря на различные ее модификации, леволиберальная идеология на современном Западе остаётся в целом безальтернативной. Другие идеологические концепты следует подавать «завуалировано», «осторожно», представляя их как модификации левого либерализма, поскольку как самостоятельные течения они пока занимают маргинальные позиции.
Первый шаг к утверждению левого либерализма на международном уровне был сделан после Второй мировой войны, когда державы-победительницы выработали основополагающие правила современного мира. Ими стали три базовых принципа Устава ООН: признание формального равенства народов и рас, согласие с одинаковыми правами и больших, и малых стран и ограничение суверенного права государств на объявление войны. Это не означает, однако, что с тех пор великие державы их не нарушали — нарушали, при том регулярно. Другое дело, что эти правила создавали смысловое пространство для подачи информации, формировали свод правил поведения в информационном пространстве. Последнее уже не было свободным в понимании XIX в. — информационные пространства ведущих стран исключали требования завоевания колоний: раздела малых стран на сферы влияния или ведения войны. Говорить об этом стало возможно только косвенно, имплицитно — в противном случае любой мог быть обвинён в нацизме или симпатиях к нему.
Вот почему на современном Западе история стала своего рода легальной формой протеста, последним окопом для легальной борьбы с левым либерализмом. Рассказать о том, как это было в прошлом, остается едва ли не единственным вариантом заставить аудиторию задуматься о чем-то, не опасаясь обвинений в расизме, нетолерантности или «маскулинности». Возможно, именно поэтому информационное пространство современного Запада подчеркнуто внеисторично: оно основано на представлениях, что вся история человечества осталась где-то по ту сторону 1990 г., а после него началось нечто принципиально новое — все «в первый раз». (Задел для такой «зачистки» истории формируют многочисленные антирасистские и феминистические движения, требующие убрать из образования то Р. Киплинга, то Вагнера, то Ф. Ницше). Ведь история разрушает одномерную черно-белую мораль, а потому ее желательно исключить из леволиберального информационного и образовательного пространства.
Второй шаг был сделан в 1960-х гг., когда на Западе укрепилась идеология и культура «новых левых». Именно в это десятилетие США и западноевропейские страны были охвачены двумя взаимоувязанными кампаниями: 1) борьбой за права всевозможных меньшинств; и 2) крахом классической культуры, влекущим за собой крах жестоко иерархичной системы смыслов. В информационном пространстве эта волна утвердила несколько таких смыслов: неприязнь иерархии, культ принадлежности к меньшинству и нигилизм по отношению к государству. Эти информационные волны могли выступать и как «культура постмодерна» для интеллектуалов, и как массовая рок-культура для широкого населения; но ее смысл оставался единым — слом классических культурных норм и утверждение идеологии транснационализма — общности через усвоение пласта наднациональной культуры. В информационном пространстве Запада стала утверждаться идея космополитизма, реализуемая через анархистскую желательность «преодоления государства» ради наднациональных общностей вроде «глобального гражданского общества», гендерных или расовых движений. Одним из компонентов этого движения стал распространяющийся культ международного английского — не классического английского языка, а его опримитивленного варианта, получившего название «америкэн инглиш».
Культ всевозможных меньшинств был опять-таки легитимизирован итогами Второй мировой войны. Защита прав меньшинств (расовых, сексуальных, политических) подавалась как гарантия от нового нацизма. (По логике: «один раз не защитили – получили Гитлера, второй раз этого не будет»). Соответственно противник излишнего внимания к меньшинствам быстро получал ярлык «скрытого фашиста», «расиста» или просто «человека с тоталитарным мышлением». Права меньшинств подавались как гарантия от «нового фашизма», что само по себе затрудняло противодействие их наступлению.
Именно в этот период в общественной жизни «Атлантического мира» произошел переход от правого либерализма к левому. Правый либерализм постулировал культ классических свобод (слова, печати, совести и собраний), соглашался, скрепя сердце, на социальную систему, но при этом провозглашал культ соревнования и успеха. В свою очередь, левый либерализм постулировал культ свободы как таковой и приоритет прав меньшинств, что означало возможность ограничения прав большинства, то есть так называемой позитивной дискриминации. На уровне личности левый либерализм предлагал стремление к расслабленному образу жизни: от культа нерабочего времени и «тусовок» до буддийских и даосистских практик, адаптированных под мировоззрение современного американца или западноевропейца. На смысловом уровне это означало утверждение сначала в СМИ, а затем и в политике репрессивной модели либеральных ценностей. Ради прогресса необходимо ограничивать «слишком успешных», «слишком белых», «слишком сильных» — фактически всех, кто выходит за уровень потребителя масс-культуры.
Третий шаг был сделан в 1970-х гг., когда идеология левого либерализма переросла в идеологию либерализма транснационального. Ее воплощением стало принятие на уровне ООН и «Группы семи» концепции устойчивого развития. Базируясь на довольно спорных положениях Римского клуба, она постулировала согласование научно-технического развитиями с контролем над природными ресурсами и удовлетворение определенных потребностей человечества. С тех пор западное информационное пространство оказалось заполнено экологической и эко-технологической проблематикой. Именно устойчивое развитие позволило легитимизировать «глобальное управление» как ключевой образ, ставший на современном Западе подобием религии.
Большинство привычных нам информационных конструктов были легитимизированы в рамках концепции «устойчивого развития» и не уходят из политической риторики уже полвека. Любая простейшая проблема сразу же ставит вопрос об идеологической наполненности многих привычных нам клише. «Глобальная ответственность» (хотя перед кем именно мы должны отвечать и почему?), «рациональное природопользование» (хотя кто установил его рациональность или нерациональность?), «исчерпание природных ресурсов» (хотя это всего лишь гипотеза Римского клуба), «достижение пределов экстенсивного экономического роста» (хотя это еще одна гипотеза Римского клуба), проблемы «глобального Юга» (хотя Иран и Ирак, ЮАР и Бангладеш не осознают себя единым целым), «человеческий потенциал» (хотя страны с высоким уровнем образования и ВВП на душу населения быстро становились жертвами агрессии, да и разное образование нацелено на получение разных результатов). Но все эти стереотипы завоевали информационное пространство и, оторвавшись от своих корней, зажили собственной жизнью. Зато они позволяют легитимизировать систему глобального управления, создавая эффект, что бедные США тянут на себе «воз глобальных проблем» ради общего блага.
У России просто не было места в этой информационной системе, несмотря на все ее попытки завоевать информационное пространство. Она не могла стать ее лидером — это место было прочно занято США, которые были ее создателем. Она не могла стать и ее рядовым участником в силу своих ресурсов, своего места в международных отношениях и просто изначальной непринадлежности к западной культуре. Она не могла стать равноценным США полюсом, ибо такая система не предполагает равноценную, с точки американцев, информационную альтернативу. Она не могла стать и системной оппозицией — эта роль уже была занята рядом западноевропейских стран, которых Россия превосходила по уровню ресурсов. Так называемая слабость России на информационном поле связана не с какими-то ее неудачными действиями или неумением «пиарщиков», а с ее неинтегрируемостью в данное пространство. Тем более что страны Запада сделали все для его закрытия для России, видя в ней потенциального крупного конкурента.
Трудно согласиться со сторонниками «манипулятивности» современных западных СМИ. Они не манипулятивны, коль скоро они и не скрывают свою ангажированность в пользу леволиберальной системы. Набор пропагандируемых ими информационных образов весьма прост. В его основе лежит идея единого западного сообщества на основе леволиберальных ценностей, обладающих верховным правом судить других. Эту систему можно принимать или не принимать, но ее нельзя переспорить или переубедить, как и любую религиозную (в данном случае квазирелигиозную) систему. Теоретически она может исчезнуть или при расколе самого Запада на реально враждебные друг другу блоки, или в результате прекращения существования США или ЕС в их нынешнем качестве. Следовательно, вопрос об информационной войне — это всего лишь вопрос о готовности или неготовности определенного незападного социума принять данную систему.
Условия противоборства
Современные концепции информационной борьбы фокусируют внимание на ее успешном менеджменте, связанным с технологией продвижения определённого набора идей и образов. Такой подход оставляет в стороне главную проблему: для ведения информационной борьбы необходим ряд базовых условий, без которых она невозможна.
Условие первое — противники должны разделять минимальный набор общих ценностей. Если у противников нет ценностного консенсуса, то информационная борьба между ними невозможна. Бессмысленно осуждать государство за то, что его режим незаконно ввёл куда-то войска, если на это последует ответ: «Вот и хорошо! И с вашей страной пора сделать то же самое!». Бессмысленно выбрасывать в СМИ компромат на политика, если народ данной страны считает его дела героизмом или банальностью, а не преступлением. Бессмысленно объяснять какому-то народу превосходство своей политической системы, если он искренне считает, что врага следует уничтожить как такового вместе с его системой. Бессмысленно рекламировать какому-то народу свою культуру и язык, если он считает вас «обнаглевшими варварами», которых следует усмирить. Иначе говоря, информационное оружие бессмысленно против народа, который принял идею, что ваш народ — его враг, в борьбе с которым хороши любые средства и желательно — как можно более жесткие.
Условие второе — противники в информационной войне должны хотя бы отчасти признавать авторитет друг друга. Если один из противников априори считает своего оппонента ниже себя или видит его только лжецом и ничем иным, то информационная война между ними невозможна. На аргументы вроде «ты кто такой есть, чтобы читать мне морали?» или «уж не вы ли, ничтожные, тут будете нас учить?» контраргументов нет. Отрицание права оппонента на формирование информационной повестки делает невозможным акт коммуникации. Поэтому невозможно вести пропаганду на страну, народ которой считает, что иностранцы не имеют права выносить критические суждения о его стране и ее политической системе. То есть выносить такие суждения они, конечно, могут, но это встречает только массовую злобу и раздражение.
Условие третье — у оппонента должны быть социальные группы, готовые воспринимать от иностранцев критическую информацию о своей стране. Такие группы должны соответствовать нескольким критериям: быть авторитетными для общества, относиться критически к своей стране и быть готовыми выслушать критику от иностранцев. Диапазон здесь может быть различным (о чем свидетельствуют любимые фразы российской либеральной интеллигенции) — от «как отделить Родину от Его Превосходительства?» до «я Родину свою люблю, я государство ненавижу». Но суть остаётся единой — для ведения информационной войны противнику необходим респондент по другую сторону линии «информационного фронта», респондентная группа, готовая принять повестку оппонента.
Немецкий социолог Макс Вебер, например, обратил внимание на то, что протестантские страны мало уязвимы для внешнего воздействия. Это неслучайно: протестантская картина мира позиционирует свою общину как избранную Богом, а остальной мир — как неугодный Богу. Протестантская мораль «не каждый достоин уважения» транслируется на международные отношения, позволяя ставить свою культуру в более высокое положение, чем остальные народы и страны. Деление мира на «избранных» и «отвергнутых» даёт протестантским странам мощное оружие защиты в виде изначального отторжения точки зрения оппонента. Не этим ли объясняется тот факт, что России/СССР было всегда намного сложнее воздействовать на Великобританию и США, чем им — на нашу страну?
Условие пятое — информационную войну можно вести только против миролюбивого общества. Социум, принявший мораль внешней экспансии как своей основной программы, мало уязвим для информационного воздействия. И дело не только в принятии идеи неизбежности конфронтации как естественной формы взаимодействия с внешним миром. Не меньшую роль здесь играет принятие морали соперничества («побеждает тот, кто сильнее»), неприятия слабости («зачем нам изучать опыт каких-то лузеров?») и деления мира на абстрактно «справедливое» и «несправедливое». Иначе говоря, возникает мораль жёсткой иерархии — деление мира на победителей и побеждённых, на «высших» и «низших». Если справедливость равно победа, а она должна быть за нами любой ценой, то информационная пропаганда против такого социума бессильна: слишком непримиримый.
Теоретически можно вести информационную войну против оппонента, создавая ему негативный образ в каком-то социуме. Но это вновь требует предварительного условия — противник должен интересоваться мнением о нем других, считать участие в данном социуме ценностью и вообще как-то принимать его. Если для субъекта данный социум — «пустышка» или объект ненависти, то едва ли негативный имидж в нем будет большой проблемой. Не будет он проблемой и для субъекта, планирующего в скором времени уничтожение инициатора негативного информационного воздействия.
Условие шестое — информационное противоборство требует более слабого оппонента, чем тот, кто начинает информационное противоборство. Если два оппонента абсолютно равны по совокупности ресурсов, амбициям, степени мобилизованности населения, взаимной ненависти и отторжения, то информационная война между ними не состоится. Спор будет невозможен, ибо у него нет предмета, если внутренняя позиция каждой из сторон: «хорошо бы тебя не было!». Им просто не о чем дискутировать. В информационной войне победит тот, кто сильнее, мобилизованнее и напористее, а, главное, менее зависим от противника. Если он готов уступить или немного симпатизирует оппоненту (больше, чем тот ему), то в этом случае информационное воздействие на него не будет эффективным.
Отторжение от оппонента может быть при этом различным. Оно может быть внешним — делаю вид, что отвергаю его, потому что так требует власть, общественность или обстановка. Или внутренним — испытываю внутреннюю неприязнь к какой-то стране, ее истории и культуре, в крайнем случае — к ее народу как таковому. Есть и вариант неопределённости: неприязнь, которая может при определённом воздействии перерасти в ненависть или симпатию к другой культуре. В таком случае информационная война возможна только при наличии слабой мобилизованности и каких-то культурных особенностей страны.
Прекращение соперничества
Информационная война — это, таким образом, конвенция в которой оба противника согласны играть по определенным правилам. Именно игра по правилам, в рамках которых действовали обе сверхдержавы, и была смыслом первой холодной войны. И американские, и советские элиты в целом разделяли набор базовых правил, сложившихся по итогам Второй мировой войны и зафиксированных в Уставе ООН. Ни советская, ни американская элита не выступала за возвращение в международные отношения расовой сегрегации и иерархии, прав великих держав свободно делить малые страны или свободного объявления войны. Ни советская, ни американская пропаганда не называли противника «варварами» или «низшей расой». Советская и американская дипломатия боролись за симпатии стран Третьего мира, а не требовали вернуть превосходство белой расы, колониальную иерархию XIX в. или принцип деления «малышей» на сферы влияния.
Советская идеология постулировала принцип соревнования двух систем. Но соревнование означает, что мы признаём оппонента равным себе и наличие у него каких-то позитивных моментов, которые нам следует превзойти. Французы и немцы не соревновались друг с другом перед Первой мировой войной: они готовились к смертельной схватке, равно как и СССР не стремился соревноваться с Третьим Рейхом или превзойти его в каких-то сферах — обе стороны готовились к военному противостоянию. Информационная война невозможна там, где мы считаем, что противника следует уничтожить как такового — она требует соревнования, т.е. согласия на правила в пользу одного из ее игроков. Без этого речь может идти только о военной пропаганде.
Окончание холодной войны создало, как ни странно, предпосылки для будущего прекращения информационных войн. Их пространство резко сузилось. Прежде можно было разделять русских и коммунизм, американский народ и «американский империализм», но в условиях нового тура соперничества великих держав разделить политику США и американцев, Россию и русских, китайский коммунизм и китайцев, японский милитаризм и японцев уже невозможно. Если мы выступаем против страны как таковой, а не ее идеологии, то мы неизбежно ставим себя в позицию врага ее политики, культуры, ценностей, а в конце концов, и ее населения. Возможность влияния на население данной страны сужается.
Неизбежно сужается и респондентная группа для информационного воздействия. Одно дело — выступать против идеологии (коммунизма или либерализма), даже определенного политического режима. Другое дело — быть против собственной страны и поддерживать ее противника, отрыто выступающего за ее поражение, территориальное разукрупнение или ликвидацию как таковую. Здесь происходит неизбежная маргинализация «внутренней оппозиции» и переход значительной части прежней оппозиции к патриотическому выбору. Этот парадокс подметил еще русский западник Георгий Федотов в 1936 г.: «Мы с тревогой и болью следим отсюда за перебоями русского надорванного сердца. Выдержит ли? Выдержит ли оно новое военное напряжение, которое, вероятно, будет тяжелее прежнего, перед лицом опасностей несравненно более грозных?».
На многочисленных политических ток-шоу мы часто слышим вопрос: «что может противопоставить Россия идеологии глобального мира?». Добавим от себя — идеологии левого либерализма. Но в этом тоже заключается наследство ХХ в., требовавшего от великих держав обязательно предоставить некий глобальный проект. Между тем требование «мира без гегемона», то есть порядка баланса сил — это тоже идеология. Национализм и даже шовинизм — это тоже идеологии, правда, отрицающие саму глобальность мира. Опыт последней трети XIX в. доказывает нам, что они вполне могут уживаться с экономической глобализацией, когда немец спокойно потребляет английские товары, думая, как уничтожить Великобританию, а русский, гуляя по Вене, желает распада Австро-Венгрии. Пространство для «общих» информационных смыслов уничтожается. Вспомним любопытный пассаж из романа В.С. Пикуля «Честь имею» о кануне Первой мировой:
«В Берлине заметно был огорчен Мольтке-младший:
— Жаль, что все закончилось возней со свининой, а убийство в конаке не вызвало ответной оккупации на Балканах. Нами упущен был повод для начала европейской войны».
Вряд ли информационная война возможна с противниками, придерживавшимися такой идеологии. Но современные информационные войны все ближе подходят к своему самоотрицанию. Демонизируя страну-оппонента, насаждая ненависть ко всем ее представителям, они неизбежно подталкивают и свое население, и население этой страны к отказу от леволиберального консенсуса. На смену информационной войне по правилам может прийти информационная война без правил. А значит, возникнут национальные (или блоковые) информационные пространства, отрицающие друг друга как таковых.