es.edu.cap.ru – Вход – Электронный журнал 
January 8 2016, 19:47
Проект «Прожито». Дневники ХХ в. в Интернете.
Проект начался 2 года назад с попытки создать поисковый инструмент по тому, что ученые называют “текстами личного происхождения” – для сугубо научных целей. Идея быстро переросла себя, и сегодня группой программистов и волонтеров здесь развивается уникальная текстовая база, посвященная частной жизни граждан России XX века. Из описанных на “Прожито” десятков тысяч дней крестьян, писателей, учителей, лагерников, военачальников, бухгалтеров складывается панорама жизни страны в ХХ веке.
– Со временем стало понятно, что дневники не просто научный инструмент, а нечто отдельное и интересное всем, – говорит Мельниченко. – Выбираешь дату – и сайт выдает тебе подборку наблюдений, чаяний, тревог, которыми люди делились со своими тетрадками именно в эти дни ХХ века. Это и мудрости, написанные с прицелом на то, что их опубликуют, и нечто торопливо набросанное на бумагу по горячим следам, пока мысли не улеглись.
Михаил Мельниченко: Чаще всего – общая тетрадь, в которой писали в каждой строке мелким почерком. Иногда вид дневника рассказывает о жизни его автора. Я держал в руках дневник, который вели в лагере: это сшитые листочки размером с ладонь, криво обрезанные, носимые в заднем кармане: до нас дошла ветошь, полупрозрачная, со стертым карандашом. Сейчас сканируем записи геологов 40-х, там раздавленные комары с кровью. В тетради Ольги Берггольц из РГАЛИ посередине дыра: поэтесса ждала обыска и прятала дневник, прибивая его снизу к сиденью табуретки.
А вот девушка 21 июня 41-го пишет: “Мне снилось, как я иду по полю, там окопы, из которых вылезают 2 немца и идут на меня”.
Михаил Мельниченко: Тогда ждали войны, не ищите мистики. Но есть вещи, сюжетно связанные со снами, скажем, в дневнике тюменского счетовода Аржиловского есть описание сна, в котором его бьет Сталин. А последняя запись – на обложке: “Этот дневник изъят у меня при обыске. 40 л.”, и дата – август 1937. Между этой надписью и расстрелом автора прошло меньше 2 недель.
Михаил Мельниченко: А тут мы возвращаемся к науке. Если историк занимается партизанским движением, то ему и нужен сухой дневник командира отряда: дислокации, боевые происшествия, потери. Дневник человека, отошедшего от дел, но записывающего свои мысли, откроет лингвист, для которого это станет ценным материалом для анализа, позволит проследить частотность употребления слов. Мы создаем структурированный корпус языка, порезанный на дни, и историки ХХ века уже признаются, что используют нас.
Михаил Мельниченко: Но пока у нас записи распределяются неравномерно: с довоенным временем все более-менее, тогда не знали, что за дневник придется отвечать, много военных дневников. Послевоенных совсем мало: многие, упоминающиеся там, еще живы. Поэтому наша задача – наращивание материала.
А на какие средства живет проект?
Для нашей подборки на “Прожито” мы задали дату – сентябрь, бабье лето. И вот – бабье лето, век XX в дневниках очевидцев.
1921 Михаил Пришвин, писатель
20 сентября. Тепло. Ясно. Тихо. Бабье лето. Известие: Ремизов убежал за границу. Слышал, что в связи с весенним заговором расстреляли 16-летнюю.
1921 Никита Окунев, служащий пароходства
1937 Николай Дружинин, историк, академик АН СССР
1943 Тамара Лазерсон, школьница, узница каунасского гетто
27 сентября. Неспокойно. Сегодня вывозят 200 женщин в Палемонас. Там очень тяжелая работа. Погода замечательная. С продуктами дела улучшаются, а я получила карту в Марву. Завтра надеюсь принести овощей. На первый взгляд, кажется, все успокоилось. Кого не коснулась беда, тот остался спокойный.
1948 Сергей Вавилов, Президент АН СССР
1963 Николай Каманин, генерал-полковник, участник подготовки первых космонавтов
“Прожито”
— Не бывает неважных дневников. В работу идут абсолютно любые дневники (эго-тексты, состоящие из последовательности точно датированных записей). Возраст автора, пол, его социальное происхождение, внутрижанровые разновидности дневника не имеют значения. Каждый из дневников найдет своего читателя и исследователя.
— Точная передача текста источника. У дневников нет ни оценок , ни комментариев. Главное – подлинность, вплоть до авторской орфографии.
— Работа с дневниками невозможна без волонтеров. Эту задачу невозможно решить усилиями “сверху”. Чтобы найти, обработать и загрузить тысячи дневников нужны тысячи часов усилий самых разных людей, интересующихся историей.
С каждым годом таких людей становится все больше. За всю историю ресурса с дневниками уже успели поработать около 450 человек самых разных профессий. Активных волонтеров, которые трудятся над текстами, конечно, в разы меньше. И кстати , если вам интересно и вы располагаете свободным временем , то на пенсии это очень нужное и благородное занятие.
730 личных дневников, самый старый из которых датируется концом XVIII века, а самый новый — 2014 годом, 250 тысяч ежедневных записей — cтолько текстов опубликовано на ресурсе «Прожито». Уже несколько лет профессиональные историки и неравнодушные к истории волонтеры собирают, набирают, обрабатывают и размещают на сайте проекта тексты, которые говорят о прошлом гораздо больше, чем учебники и сухие монографии.
Дневник Василия Трушкина
19 февраля 1937 г.
«Эту ночь спал спокойно, на заре только проснулся: холодно стало (я сплю, вместе с Виталием, на полу). Проснулся, набросил на себя шубу и до утра не мог заснуть. Стал думать, как бы это достать сочинения немецких классиков на немецком языке. И, наконец, додумался. Я спрошу у Лидии Порфирьевны рублей 15, а затем постепенно выплочу и сделаю запрос в издание иностранных рабочих. Незнай как это выйдет). Вот ведь какой я человек! У отца боюсь денег просить на книги — да где он их возьмет, а все отрываю от себя. Дадут денег на хлеб, а я на половину книг куплю, а хлеб-то ем и поглядываю, как бы съесть поменьше. А дома говорю, что на хлеб истратил. Вот мать и спокойна. Думает я сыт и нет у меня никаких забот».
Это запись из дневника 15-летнего Василия Трушкина. В 1933 году, спасаясь от голода, его семья перебралась из Саратовской области в Сибирь. Через несколько десятилетий Трушкин станет видным советским литературоведом, исследователем творчества сибирских писателей, наставником таких литературных звезд, как Александр Вампилов и Валентин Распутин. Но пока Василий еще юн, страдает от холода, одиночества, угрызений совести (вдруг это из-за его неосторожных слов арестовали школьного учителя?), зачитывается Мопассаном, Бальзаком, Гёте и советскими газетами. С одной стороны, он боится, что его дневник прочитают, а с другой стороны — надеется на то, что к его записям проявят интерес потомки. И потомки интерес проявили. Дочь Василия Прокопьевича Трушкина Анна предоставила его подростковые тетради проекту «Прожито» и позволила опубликовать без купюр.Недавно команда «Прожито» подготовила сборник подростковых дневников 1930-х годов
Основатель проекта, историк Михаил Мельниченко рассказывает : «Однажды в кафе я разговорился с сидящим рядом человеком, который на следующий день прислал нам свой рукописный дневник 1991 года. Он вел его 11-летним мальчиком. Бывает, что кто-то находит на чердаке несколько коробок с дневниками деда, и с ними начинается очень плотная работа. Я не вижу в этом ничего необычного, но вижу много воодушевляющего».
Пока рукописи составляют меньшую часть опубликованных на сайте материалов. Много сил уходит на публикацию дневников, которые уже были изданы или опубликованы в сети: надо договариваться с правообладателями, сканировать книги, править тексты после распознания, проверять их и загружать на сайт. Но, конечно, интерес к только что найденным тетрадям у волонтеров огромный.
Работой с рукописями участники команды «Прожито» занимаются на открытых встречах — «Лабораториях». В основном они проходят в Москве, в Музее истории ГУЛАГа, один раз «Лаборатория» состоялась в Перми, в Иркутске. Михаил Мельниченко и его коллеги планируют организовать такие мероприятия и в других городах, в первую очередь в Петербурге и Казани..
Как работает Лаборатория проекта «Прожито»
«На «Лабораториях» разбирают новый, не публиковавшийся прежде интересный дневник, снимают с него копию, рассказывают, откуда появилась эта тетрадка , но заранее не читают, чтобы было интересней», — говорит Мельниченко. — «Каждый получает по несколько листочков и на своем устройстве полчаса их набирает. Потом мы по очереди рассказываем, что было в наших фрагментах, и раскручиваем спираль жизни автора на несколько месяцев. Потом завязывается обсуждение. Каждый раз у нас были фантастически интересные дневники».
В прошлом году «Лаборатории» были посвящены дневникам советских подростков — первого поколения, выросшего уже при новой власти. Это будет уже второе издание, подготовленное командой проекта. В прошлом году в издательстве Common Place вышел дневник токаря Белоусова, датированный концом 1930-х годов. На очереди — 1940-е годы, фронтовые дневники. Вот отрывок из одного из них, который вел А.А. Тулюлюк 1918 года рождения.
Из дневника А.А. Тулюлюка
» 23/IX-41. Работнули хорошо аж душа радуется. Завтра можна распаевать концы. а тогда все пойдет к концу. Незнаю если техник тот же будет дальше то дело пойдет хорошо, он даже обещает научить меня и киноделу. Ну это совсем хорошо. Вот одно горе что в школу нельзя ходить. Время мало, просто не возможна. Но я думаю что как-нибудь всетаки дойти. Хоть и много уже пропустил. Ух ты собака гитлер, вина моей неграмотности. Если бы не война то училсябы свободно жил бы хорошо и спокойно. Но эта жадная собака уже на половину прокусила свою жертву, но Эвропа еще сильна. Надеюсь зубы этого шакала уже трещат. Кровь рекой течет из пасти шакала. Ну ладно, все будет хорошо!»
Найти подобную рукопись — большая удача, ведь многие военные дневники, на самом деле, представляют собой воспоминания, написанные уже через много лет после войны.
Существуют и настоящие литературные мистификации, например, так называемый дневник Шуры Голубевой. Впервые этот текст был опубликован в журнале «Красная Новь» в 1925 году под заголовком «Дело о трупе (из документов народного следователя)». Личные записи, якобы сделанные 17-летней девушкой, совершившей самоубийство, дополнены актом о найденном трупе и показаниями свидетелей. До сих пор непонятно, настоящий ли это дневник, или блестящая стилизация советского писателя Глеба Алексеева, расстрелянного в 1938 году. Так или иначе, текст интереснейший. Недавно он вошел в сборник, выпущенный издательством Common Place, и был опубликован на сайте «Прожито».
Волонтерство в радость
Волонтерская помощь нужна всегда — особенно нужны люди, готовые сканировать книги. «Мы пытаемся выстроить все таким образом, чтобы мы не давили на людей, у которых есть желание нам помочь», — поясняет Мельниченко. — «Если есть несколько свободных часов, если умеете пользоваться текстовым редактором и получаете удовольствие от чтения дневников, то можно попытаться в удобном для себя режиме с нами посотрудничать. Но если работа не идет или она оказывается вам не так интересна, как казалось, нет никакой катастрофы. Нужно просто написать, что не пошло. Волонтеров я всегда призываю не надрываться, делать все в радость».
Прошлым летом в «Прожито» проходили практику студенты-филологи из Высшей школы экономики — почти шестьдесят человек. За месяц они сделали столько же, сколько команда проекта к его открытию — подготовили к публикации 30 тысяч подневных записей.
В приоритете у создателей проекта — советское время, но на сайт загружают и более старые, и более новые дневники. В прошлом году началась работа над материалами XIX века. Среди них есть настоящие жемчужины — например, записи Екатерины Константиновны Грачевой — первого русского педагога-дефектолога, которая работала с детьми с психическими отклонениями и вела дневник с 1894 по 1917 год. Многое из того, что там описано, по-прежнему актуально: мучительный поиск денег, поиск добрых рук и отзывчивых сердец.
Историки, филологи, социологи, психологи, сценаристы — кого только нет среди людей, работающих с материалами «Прожито». За помощью к команде проекта обращаются лингвисты Высшей школы экономики, зарубежные исследователи. На «Прожито» все чаще ссылаются в научных статьях и монографиях.
Михаил Мельниченко: Есть несколько популярных причин, но ни одна не существует в чистом виде. Импульс к ведению дневника – всегда комбинация авторских мотиваций. Можно выделить несколько основных. Одна из них – очистка памяти. Если у человека в голове очень много важной фактографии, он может начать делать записи, чтобы по ним восстановить нужное. Популярен и такой мотив – дневник как пространство для оттачивания стиля. Если у тебя есть писательские амбиции или ты получаешь удовольствие от процесса письма, то дневник – хороший полигон для этого. Часто дневник является обращением к потомкам, человек хочет оставить свидетельство своей жизни, зафиксировать тот факт, что она прожита не зря. Кроме того, есть несколько тонких психологических мотиваций. Одна из них – тебе нужен собеседник. Придуманный друг. И наконец, у дневника есть мощнейшая терапевтическая функция – это один из способов справиться со стрессом. Когда ты делаешь записи, ты уменьшаешь уровень внутренних переживаний. Ведь если ты формулируешь свои тревоги, размышляешь над ними, анализируешь и описываешь, ты невольно переходишь из позиции “переживателя” в позицию “наблюдателя”. То есть несколько отстраняешься от остроты чувств.
Поэтому часто в стрессовой ситуации люди, осознанно или неосознанно, начинают вести дневники. Это хорошо видно по истории с дневниками блокадного Ленинграда.
А в наши дни? Многих, знаю, долго удивляла эта наша “простота подвига” – чтобы стать в период пандемии “истинным гражданином”, надо всего-навсего остаться дома: не выходить ни на работу, ни на улицу. В этой ситуации многие восприняли ведение дневника как свою миссию. Всплеск дневниковых записей был?
– Сто процентов! Это видно даже по нашему ближайшему окружении. Я вижу, как люди вокруг меня, в соцсетях, описывают свои переживания и говорят, что начали вести дневник. Этот всплеск очевиден и для исследователей: на Западе уже появилось несколько организаций, которые начали заниматься сбором коронавирусных дневников. Они сразу же архивируются. Мы не так активно работаем с современностью.
Равнозначно ли ведение дневника “ручкой в тетради” постам в блогах?
Михаил Мельниченко: Разница, конечно, есть. Дневник в меньшей степени предполагает возможность чтения твоего текста кем-то другим. На самом деле у дневника тоже много хитрых жанровых особенностей, которые ставят под сомнения высказывания, будто дневник – это всегда чтение лишь для одного читателя, его автора. Дневники – очень интимный жанр, да. Но в действительности большое их количество все же адресованы некоему лицу или даже группе лиц, несмотря на все кокетство авторов, что “никому читать нельзя”.
А блог – это другая история. Изначально публичная. Автор с самого начала рисует себя таким, каким хочет предстать перед аудиторией. Причем изначально понятной ему. Если с адресованностью дневника надо разбираться – кому ты его пишешь (Потомкам? Неведомым единомышленникам? ), то с блогом все понятно. Посты в нем адресованы тем, кто на твой блог подписан.
Означает ли это, что для будущих поколений, для грядущих исследований личный дневник – более ценный документ?
Михаил Мельниченко: Сложно сказать. Мне кажется, каждый материал будет очень информативным, если правильно поставить к нему вопросы. Блоги будут анализироваться по иным принципам, чем дневники. Авторов блогов – сотни тысяч, если не миллионы. Этот большой массив данных подразумевает скорее анализ социальных связей.
А дневники подразумевают анализ скорее психологический, личностный, так?
Михаил Мельниченко: По-разному. Каждый материал важно мерить его собственным аршином. Для кого-то из исследователей (например, для ученого-лингвиста) самым важным может оказаться словарь дневника, авторское словоупотребление. И форма языка окажется важнее его содержания. Для антрополога или психолога, который занимается, например, темой взросления подростков или наоборот темой старения в нашей стране – важнее психологические дневники, в которых человек на десятках страниц мурыжит собственную влюбленность или обиды на близких. Фольклористу важнее будут – записанные анекдоты, слухи, шутки, частушки. Поэтому для нас в центре “Прожито”, действующем при Европейском университете, важно просто собирать все дневниковые тексты без исключения. Сегодня сложно предсказать, кто к нам впоследствии придет и что у нас захочет найти.
То есть сказать, какие записи для истории важнее – факты или чувства – вы не можете?
Михаил Мельниченко: Важнее всего – твое личное пространство. Для чего ты дневник заводишь – для того и веди. И совершенно не надо думать о будущих исследователях, а фиксировать в своем дневнике ровно то, что тебе сегодня кажется самым важным.
Все говорят: мир после пандемии будет другим. Да, конечно. Дневник – хороший способ фиксации того, как именно этот другой мир наступает. И важно зафиксировать, как происходят эти изменения не только во внешнем пространстве (социальная дистанция, нормы этикета, способы обучения и пр.), а внутри человека. Как в тебе самом менялось и меняется восприятие нового, измененного, мира.
И если у исследователей будет большой корпус личных текстов на разных языках, то по нему можно будет посмотреть, как некоторая часть населения, умеющая писать, проходила через этот период.
А вам самому про что интереснее читать в дневниках – про реальные случаи или про переживания?
Михаил Мельниченко: Я – историк, у меня подход профессиональный. Для меня дневник важен тем, что я нахожу в нем то, чего не могу найти в других источниках. Если позиция городской мэрии по поводу ношения масок прекрасно будет отражена в нормативных документах, мне важнее – найти документальное отражение реальных человеческих чувств по этому поводу.
Ваш проект “Прожито” регулярно устраивает лаборатории для волонтеров, где вы учите людей переводить письменные дневники в электронный формат. Знаю, что обычно на такие лаборатории собираются до десятка молодых людей, им раздают фрагменты чьего-нибудь дневника, а потом все вместе обсуждают прочитанное и складывают общий пазл. Вопрос: сегодняшняя ситуация изменила эти правила? Как?
Михаил Мельниченко: Мы продолжаем расшифровку дневников в режиме онлайн. Недавно, например, расшифровывали дневник студентки 50-х годов из Ростова-на- Дону.
Принять участие в наших лабораториях могут все желающие. И знаете, их стало гораздо больше! Мы начинали такую работу в Москве четыре года назад, потом присоединился Петербург. Сейчас, когда мы стали работать онлайн, к нам стали присоединяться волонтеры со всей России и не только России. В последний месяц мы вообще встречаемся каждую неделю, и всегда проходят прекрасные обсуждения. И участников стало больше – 20-25 человек каждый раз.
А зачем нужны обсуждения?
И какие уроки выносят из этой работы новички-волонтеры? Побуждает ли их эта работы вести свои дневники?
Михаил Мельниченко: Я специально не расспрашивал, но многие сами говорили, что да. А кому-то просто нравится рассматривать чужие жизни. Кто-то изначально готовит себя к работе историка, филолога-исследователя. Знаете, мы сегодня превратились в один из самых востребованных центров прохождения практики для студентов-гуманитариев. Практика в вузах едва началась, а уже полсотни студентов со всей России к нам пришло. И ждем в ближайшие полтора месяца еще около 250 человек из разных вузов страны.
Важно еще и потому, что со следующего года издательство Европейского университета начнет издавать книги про блокадные дневники. Сейчас мы работаем над концепцией первых четырех томов. И если у ваших читателей есть в семье еще не оцифрованные нами блокадные дневники – пожалуйста, свяжитесь с нашим сайтом “Прожито”. Важно успеть. Это для всех важно.
Публикация материала осуществлена в рамках проекта “Адаптация”
Формат публикаций – интервью, круглые столы, конференции.
Каждая из публикаций может быть свободно перепечатана другими участниками проекта, благодаря чему к мнениям, теориям, прогнозам и советам экспертов из разных регионов смогут прислушаться читатели, слушатели и зрители всей России.
Принять участие в проекте может любое зарегистрированное российское СМИ, которое придерживается принципов ответственной журналистики.
Участие в проекте носит заявительный характер. Сообщить о своем участии СМИ может координатору проекта.
Каждый участник проекта самостоятельно выбирает экспертов и публикует в своем СМИ не менее двух собственных материалов по теме проекта. Все материалы проекта публикуются под рубрикой “Адаптация”. Участники проекта берут на себя урегулирование вопросов авторских и иных прав на опубликованные ими тексты и предоставляют другим участникам проекта право перепечатки своих текстов с обязательным указанием автора и СМИ, впервые его опубликовавшего.
Материалы проекта “Адаптация” будут доступны по ссылке.
— На вашем сайте я начала вбивать ключевые слова, вбила, среди прочих, и «гомосексуал». Выдалось достаточно. О чем писали гомосексуалы в XX веке?
— Есть несколько текстов гомосексуалов XX века, которые мне очень нравятся, но они, к сожалению, не имеют отношения к дневникам. Мой друг Ира Ролдугина, историк, недавно опубликовала несколько автобиографических текстов гомосексуалов середины 20-х годов, отложившихся в личном фонде психиатра Бехтерева. Это письма от людей, которые были частью местных ЛГБТ-тусовок. Их авторы пытались показать, что они такие же люди, как все, что они имеют право на существование. Одно письмо было под инициалами, и Ира сумела найти судебно-следственное дело, в котором автора этого письма вместе с его партнером посадили после рекриминализации однополых связей. Замечательная находка и блестящее исследование, часть которого доступна уже в Сети.
В дневниках на «Прожито» порой встречаются вещи, связанные с бисексуальностью, но это какие-то флешбэки, воспоминания из юности. По-моему, никто из наших авторов себя как гомосексуала не рефлексирует или не ведет про это дневник. В записях одного преподавателя музыки я видел много мучительных переживаний, связанных с уходом учеников. Там был элемент влюбленности, но это можно было прочесть только между строк.
— Вы публикуете дневники только умерших авторов?
— Нет, у нас есть и живые. Хронология проекта в свое время очень менялась. Мы начинали как корпус дневников советского времени, но потом стало понятно, если дневник, например, велся в 80-е, а потом еще и все 90-е, то будет неправильно отсекать последний кусок, и еще обиднее отсекать дореволюционные записи. В итоге мы вылезли за все границы, теперь первая запись у нас в XVIII веке, а последняя — в 2015 году. Мы решили, что у нас верхняя граница работы с рукописями — 31 декабря 1999 года. Все, что позже, мы принимаем, но не расшифровываем своими силами. У меня лежит несколько тетрадей 2001 года, и это для меня просто милый сувенир, я их не сканирую и волонтерам не отправляю. Это просто красиво. Вот, посмотрите, их нашли на помойке в Питере.
— Это, скорее всего, про футбол. Она фанатка «Зенита».
— Вы представляете, что творилось в 90-х в дневниках?
— Чем отличаются дневники сегодняшних подростков от дневников подростков 30-х годов?
— У нас есть внутренний термин — «бухгалтерия любви». В дневниках подростков весь комплекс переживаний связан с первыми чувствами и сексуальным взрослением.
Провожал из школы домой; провожал из школы домой, нес портфель; провожал из школы домой, на прощание пожал руку; провожал из школы домой, нес портфель, держал за руку.
Каждое действие все сложнее и сложнее. Моя самая любимая запись — это когда мальчик, стоя на физкультуре, несколько минут прикасается волосами на своей руке к волосам на ее руке. Это очень сильное переживание для него.
В поздних дневниках, 80-х годов, все немножко упростилось. Появилась возможность срезать уголок — с меньшими усилиями переходить к большей степени близости.
— Вы привлекаете психологов, чтобы они анализировали психологическое состояние советских людей в разные периоды?
— Они сами привлекаются. Хотя гуманитарным проектам нужен свой штатный психолог, потому что их участники чаще всего тонко настроенные натуры, и в какой-то момент все лежат вповалку, рефлексируют.
Дневник в этом смысле — хороший терапевтический инструмент. Всегда говорю, что вести его — как кровать убирать, это хорошая штука в случае депрессии, регулярная деятельность, которая дает минимальный смысл или помогает этот смысл фиксировать.
Не так давно мне принесли очень любопытную тетрадь, ее не будет у нас на сайте, это дневник, который по рекомендации врача вел человек с Альцгеймером. Это попытка сохранить память. Мужчине около 70, писал он где-то в 2010-е. Вот он.
— Он потом расписался. Он влюбляется в своего терапевта, забывает, что у него есть жена и дочь. Затем он напишет, что всю жизнь мечтал о семье, что ее и хочет, чтобы у них были дети. А в конце напишет: «Уехала, хоть плачь».
— А ваш любимый дневник?
— Таких много. Сложно выбрать. Вот только сегодня опять работал с рукописями Ильи Гудкова. Илья Гудков — это такой удивительный крестьянский парень. Столкнувшись с высокой культурой, он решил поставить себя ей на служение, стал учителем литературы и русского языка.
Изменил внешность под Пушкина, почерк под Пушкина, у него и его жены домашними именами были Евгений и Татьяна.
Свой дневник он украшал рисованными виньетками. Кстати, нарисовал профиль Пушкина и рядом с ним вклеил свой. Он писал не просто цифру и номер месяца, а делал что-то вроде каррент муда — мог поставить дату на капитель колонны, нарисовать ее на фоне открытой книги, и через то, как он рисовал и что, транслировал свое настроение, как сейчас это делают в блогах.
— Эти истории хочется изучать, но ведь существуют дневники, в которых, кроме скучных бытовых заметок, нет ничего. В романе Казака «Город за рекой» есть описание некого божественного ордена, где его члены пересматривали все записи людей, все дневники и художественные произведения, оставляя стоящее и выкидывали нестоящее. Вы тоже такой орден?
— Мы неуязвимы в этом смысле. Идеология нашего проекта в том, что все важно и со всем надо работать, ничто не должно погибнуть. Мы собираем и копируем абсолютно все без оценки. Мы кратко описываем содержание дневника и вывешиваем в общий доступ. Люди заходят и выбирают, что для них интересно, чему они готовы посвятить время. У нас в работе сейчас 50 рукописей, и к части из них уже полтора года не прикасался ни один волонтер. И это нормально. Весит довольно много крестьянских дневников, где описаны наблюдения за погодой. Когда-нибудь этим заинтересуются, может быть, климатологи. Всему свое время. Есть специальный проект Old Weather, на который я отчасти ориентируюсь, там нужно вытаскивать данные о погоде из судовых журналов кораблей XIX века. Он волонтерский, очень симпатичный, в России про него не знают, потому что это англоязычный проект.
Ты регистрируешься на сайте и становишься частью команды корабля. Вместе с остальными расшифровываешь судовые журналы, и по ходу расшифровки твой корабль продвигается в рейтинге кораблей — и ты моряк стремительно несущегося вперед фрегата. Я хотел бы, чтобы подобная система была и у нас.
— Вы в детстве что-то коллекционировали?
— Конечно. В киндер-сюрпризе из гуманитарной помощи году в 1990-м мне попался паровозик, и это все запустило. Потом начались осмысленные коллекции: гербы городов России, карты Magic: the Gathering, большой и важной коллекцией стало собрание политических анекдотов. Теперь вот дневники — слава богу, я сумел коллекционирование перевести в собирание. Мне больше не нужна физическая копия, достаточно информации, чтобы я мог ее систематизировать и с ней работать.
— Вас правда смешили советские анекдоты?
— Ужасно! Ничего смешнее в жизни не читал. Это очень тонкий и хороший материал. Но надо довольно много знать, чтобы над этим смеяться.
«Чем отличаются большевики от меньшевиков? Больше вики — меньше хлеба, меньше вики — больше хлеба». Вика — это бобовая культура, в голодное время вику можно было молоть и выпекать из нее плохой хлеб, эрзац-хлеб. Больше вики — хуже хлеб, меньше вики — время более сытное.
Все мои любимые анекдоты похожи на археологическую копанину. Но недавно в соцсетях мы запостили менее многослойный: разница между спутником и Землей в том, что на спутнике собачья жизнь закончилась.
— И сейчас вы начали собирать еще и сны советского человека?
— Со снами пока все неочевидно. Есть несколько научных статей о сновидениях советского человека, но весь материал очень фрагментарный. С моим другом и коллегой Ильей Венявкиным мы хотим собрать сны в одну базу данных и посмотреть, какие темы снов актуализировались в те или иные периоды Советского Союза. У нас уже есть сны большого террора. Например, во сне крестьянина Аржиловского Сталин насилует людей и почти добирается до автора, но все обходится:
Меньше чем через год дневник этот будет изъят при обыске, а автор расстрелян.
— Мне кажется, сейчас с Путиным сны особо-то не снятся.
— Уверен, что снятся. В общем, со снами история только начинается, теперь в процессе обработки материала мы ищем записи снов и помещаем их в отдельную таблицу. Надеемся сделать летопись советских сновидений. Но лично мне отчасти интереснее слухи. Хочу сделать хронику их распространения. Все слухи, разумеется, политические.
Слух о том, что исчезнут из продажи спички или что у Аллы Пугачевой роман с кем-то из Политбюро — это все политика. Пока собираем данные
— Вам комфортно в настоящем?
— Я один из самых счастливых людей своего круга общения, потому что я при деле, у меня есть задачи, которые с некоторой долей пафоса можно назвать миссией, и я, естественно, этому рад. В то же время это большая ответственность и работа, которая отчасти выматывает.
— Ваша цитата: «Меня записали в Историческую библиотеку, где мне показалось довольно уютно — можно было пересидеть жизнь, потоками текущую по улицам». Ощущение, что в проекте «Прожито» вы нашли свои антоновские яблоки, свое утраченное время. Это так?
— Я ждал, что с проектом я смогу забуриться в какую-то нору и оттуда носа не показывать, сидеть себе в тепле и запахе сырости. А тут оказалось, что «Прожито» — сильная история про дружбу и общение.
— Читать в удовольствие вы еще можете?
— Я два года ставлю перед собой задачу вернуться в чтение, пытаюсь заниматься им, как другие люди занимаются спортом: «А сейчас 40 минут чтения!» И всякий раз это не очень удачные опыты. Как многие люди, которые долго работают с тем, что им очень сильно нравится, теряю возможность расслабляться. Если я читаю дневник, то начинаю унифицировать кавычки и запятые, я думаю: почему здесь стоит этот уродливый дефис, почему бы не заменить его на длинное тире — и тут сложно получать радость от чтения. Для меня очевидны несовершенства почти любого художественного текста. Если текстописец достаточно глубокий и тонкий, чтобы я отнесся к нему с уважением и интересом, он, скорее всего, слишком сложный, чтобы я читал его для развлечения. Так что говоря про чтение, я представляю себя стодвадцатикилограммовым человеком, который выдает: «Знаете, с бегом я сейчас завязал, все думаю штангой заняться».
— Да, я на массе. Три года я посвятил тому, что мы создавали этот инструмент, и сейчас, когда он стал более-менее рабочим, я хотел бы начать этим инструментом пользоваться сам, не как разработчик, а как пользователь.
— Хотите отстраниться от проекта?
— Нет такой возможности: пока реализована только пятая часть того, что хотелось бы. В частности, полностью переделать сайт, навигация может быть на порядок сложнее и удобнее. Нужны другие технические схемы работы с волонтерами. Мы засыпаем друг друга перепиской, часть информации теряется. Может обнаружиться, что работа над важным для нас дневником застопорилась пару месяцев назад, потому что кто-то перестал выходить на связь, а мы не напоминали. Нужна электронная рабочая площадка, где люди смогут работать с рукописями без понукания, просто будут открывать текст в любом месте и расшифровывать.
Вообще, идеальный волонтер — это человек, который нашел у себя дневник и решил сам его подготовить, для него это погружение в семейную историю.
— Сколько таких отвалившихся?
— Какой был самый странный запрос, если не считать мистиков?
— Когда вы работаете с дневниками, нет неловкости, что вы лезете в чужую личную жизнь?
— Работа с дневниками меня толкает в сторону уважения приватности. Если раньше я говорил что-то вроде: «Это все исторические источники! Публиковать, на все наплевать! Да это было семь лет назад, никто уже не помнит, все умерли! И выставим теги на их фейсбук!», то сейчас я понимаю, что каждому нужна своя зона приватного, и ты должен уважать ее, даже если человек давно ушел из жизни.
— В вас борются ученый и человек?
— Наука и жизнь — очень близкие штуки, они не противоречат друг другу.
— Ученый должен бы рубить правду-матку, а человек скажет, что это слишком интимное, стоит утаить.
— Для меня сейчас главный полигон для рефлексии по этим темам — ситуация с судебно-следственными делами в государственных архивах, с которыми мне иногда приходится работать в рамках проекта «Открытый список».
Есть довольно лицемерная практика, когда в архиве тебе выдают дело твоего родственника, закрывая в нем часть документов непрозрачными конвертами, чтобы ты не видел, кто на него донес.
Мы живем в эпоху, когда уже в общих чертах понятно, чем был государственный террор, понятно, какими методами людей склоняли к сотрудничеству и заставляли оговаривать себя или других. Все, что имеет отношение к государственному террору, я публиковал бы без изъятий, со всеми фамилиями. Если человек не выдержал следствия и повел себя некорректно, это не приговор, это значит, что он просто не выдержал давления. Любой разумный человек отдает себе в этом отчет. Идея, что потомки одного человека будут мстить потомкам другого мне кажется немного высосанной из пальца.
У меня есть ощущение, что чем больше мы покажем автора, чем больше граней станет видно, тем скорее это будет памятником именно его жизни.
— Вы бы свои дневники дали читать?
— Близким людям. Всем — нет. Мне кажется, если бы я вел забавные подростковые дневники в 90-е, то опубликовал бы без проблем. Но я начал вести дневник в 21 год, и причиной послужили довольно сильные переживания. Я туда слишком много сливал. Но я давал их читать нескольким друзьям. Иногда мне проще сделать так, чем на словах объяснять, что произошло.
— Есть теория, что люди, которые пишут дневники, хотят, чтобы их в итоге прочли.
— Изначально дневниками как раз и делились.
Во многих дневниках школьников 30-х годов есть пометки их одноклассников. В дневнике даже признавались в своих чувствах, а после давали это читать объекту влюбленности.
Хотя бывают забавные случаи. Вот, например, в дневнике написано: «Учтите, кто будет читать мой дневник, я возненавижу его на всю жизнь! Это ясно?! Точно-точно! Возненавижу любого, доступ к дневнику для всех запрещен! Понятно?!» Ей 15 лет. Через две страницы читаем: «Ты, должно быть, удивишься, дорогой читатель».
— Когда вы читаете дневник, то находитесь в некотором интимном пространстве с автором. Что вы чувствуете?
— Много чего: от понимания и острого ощущения, что мы могли быть друзьями, если бы синхронизировались по времени, до раздражения. Например:
300 долларов и десять часов психотерапии могли бы сделать эту жизнь принципиально иной. А вместо этого ты видишь памятник поезду, ушедшему в тупик.
Но иногда возникает ощущение, что у автора есть только ты, и только ты можешь вытащить его из темноты. У меня был один такой опыт, в него вложен большой кусок моей жизни, целый год. Мне теперь хочется выпустить его на бумаге ради того, чтобы маме показать. Мама не до конца понимает, что такое «Прожито», а я если я приду с книжкой, она скажет: «Ничего себе! Пап, иди сюда! Миша книжку издал!» Но довести дневник до книжки не хватает сил и времени.
— Чем вас так зацепил этот дневник?
— Его писал человек старой культуры, он из Иркутска, перебрался в Центральную Россию, чтобы заниматься наукой и преподаванием. У него нормальная профессорская жизнь: увлеченные студенты, хороший круг общения, каждую неделю заседания общества любителей русской словесности. И тут — революция, а он совершенно не способен перестроиться на новые рельсы, он привык к тому, что все на «вы», что пропитанием занимается домработница, что у него большая квартира с тихим кабинетом и книгами. Его уплотняют, голодно, вселяют одного пролетария, другого, дров нет, крыша течет, студенты хамят. Он все подмечает, понимает, но понимает по-своему, в старой системе координат, ему сложно увидеть ростки нового, потому что для него рушится абсолютно все. Мне он нравится, потому что он умный, грустный и понимающий.
Собеседник в ГУЛАГе
Большая часть дневников — это попытка справиться со стрессом, депрессией и сложными обстоятельствами. Многие начинают вести записи во время войны, и это помогает им пережить происходящее. С помощью дневника часто упражняются в слоге будущие писатели или журналисты.
Есть чисто фактографические, рабочие записи, позволяющие не забыть важную информацию. У нас можно найти разные типы дневников: духовный, туристический, дневник заграничной поездки, блокадный, дневник снов и другие.
Титульный лист рукописного дневника Алоиза Крылова / prozhito.org
Миша Мельниченко
Мой любимый вид записей — это дневники самосовершенствования, когда люди, которые ставят перед собой цели, системно ведут заметки, превращая их в инструмент работы над собой. Много таких записей относятся к строительству нового советского человека в 1920–30-е годы. Например, Владимир Солодовников хотел стать директором авиационного завода и для этого поставил перед собой задачи, связанные с образованием, спортом и развитием силы воли:
«Все в случае необходимости все в угоду образованию и отдых и развлечение, веселье и все посторонние занятия!!! Я должен помнить что за двумя зайцами погонишся ни одного не поймаешь».
Представление об абсолютной приватности дневника очень современное. До революции и в советское время авторы дневников часто давали читать их своим близким и друзьям. Существовали даже коллективные дневники. В семье Л.Н. Толстого родители изучали записи детей, устраивались даже семейные чтения.
В рубрике «Конспект» мы публикуем сокращенные записи лекций, вебинаров, подкастов — то есть устных выступлений. Мнение спикера может не совпадать с мнением редакции. Мы запрашиваем ссылки на первоисточники, но их предоставление остается на усмотрение спикера.
Дети и птицы
Команда проекта особенно любит подростковые дневники 1930–40 годов. Несмотря на то что всякий раз примерно угадываешь их содержание, работа с этими текстами воодушевляет. Их авторы лишь нащупывают себя, пытаются выстроить свою идентичность. Иногда попадаются и совсем детские дневники — как, например, записи за 1915 год девятилетней ученицы частной гимназии:
«Утром я занималась. После завтрака мы пошли на бульвар, и взяли с собой флаги и санки; мама мне подарила французский флаг, а Шуре русский. На бульвар пришла Ирма. Мы сломали санки».
Порой в наивных юношеских дневниках можно найти упоминания о знаковых исторических событиях: «Конституция! Свобода слова, собраний, печати — все это дано манифестом 17-го октября 1905 года. Всеобщая радость и ликование! На улицах толпы народа с красными флагами, повсюду слышится пение Марсельезы. Учения нигде нет до понедельника, магазины закрыты, телеграф, почта, электрическая станция не работают». В проекте много подростковых дневников свидетелей блокады Ленинграда.
Распространенный жанр — дневник наблюдения за ребенком, часто это записки о его здоровье и развитии. Например, рукопись под заголовком «Как мы проводили время без мамы» вел отец двухлетней девочки, который в 1966 году остался с ней вдвоем, пока его жена уехала отдыхать:
«Светлана кушала 2 яйца печенье и кофе. Уснула в 11 часов. А я спать не могу. Прошло всего 4 дня. Еще 16. Кошмар!», «В 2 часа уснула. Через 6 часов Зина приедет. Ждем мы ее как бога!».
Есть дневник женщины, которая вела его с 1947 по 2016 год: сначала делала записи о своей дочери, а потом писала о внучке. На сайте опубликован и особенный дневник о детях — его в 1894–1917 годах вела Екатерина Грачева, первый русский педагог-дефектолог: «На другой стене (повыше) полка для игрушек. Мне говорили, что это лишнее — „идиоты игрушек не понимают“. Я с этим не согласна: как могут быть дети без игрушек».
Инструмент исследователя
Задача волонтерского проекта «Прожито» — собрать в одной электронной библиотеке личные дневники, как опубликованные, так и прежде неизвестные. Мы хотели сделать поисковый инструмент для исследователей, чтобы они могли работать с текстами, отслеживая записи по определенной дате, теме, географической локации, полу, возрасту и типу дневника.
Слово «дневник» мы трактуем максимально широко — как хронологическую последовательность датированных записей одного человека. При этом содержание и намерения их авторов могут быть разными. Не существует неважных дневников — мы никогда не знаем, что будет интересно исследователям и читателям.
Работа с большим корпусом текстов может дать исследователю гораздо больше, чем отдельные дневники. Мы знаем почти о трех тысячах личных дневников на русском и украинском языках. Больше половины из них есть у нас в электронном виде, в том числе двести прежде не публиковавшихся рукописей — те, что нам удалось скопировать и расшифровать самим с помощью волонтеров. В базе проекта уже больше 360 тысяч подневных записей XIX–XX веков — это почти тысяча лет записей 1400 авторов, среди которых есть представители разных социальных слоев и профессий.
Запомните меня ненастоящим
К дневникам по умолчанию высок уровень читательского доверия. Считается, что это личный текст, в котором меньше пространства для осознанного обмана. Этим довольно часто пользуются фальсификаторы.
Кроме фальшивок записей известных людей — Фаины Раневской или Лаврентия Берии — люди часто подделывают и свои собственные дневники.
Черновик стенгазеты из дневника Василия Маклакова / prozhito.org